Назад в библиотеку

TopList


Олег Асиновский

***


Археолог жаждал сена,
вечнозеленый сеновал,
как слона под Карфагеном
своевременно клевал.

Ископаемого сена
оперенный слой крылатый
археолог под колено
кожаной кладет лопатой.

Так умаялся, что пятки
съежились. И в каблуки
в боевом вошли порядке
карфагенские полки.


***


Белошвейка в сани
на ходу садится.
У нее в кармане
булькает водица.

Под водой столкнулись
утка и пингвин.
Сани развернулись.
Северный раввин

из саней наружу
вышел и пропал.
На Голгофе в лужу
римлянин упал.

Держит белошвейка
сани на весу.
И она - еврейка.
Горную росу

ниткой собирает,
штопает карман.
С птицами играет
под водой шаман.



***


Богатырствует девица-рыболов,
подо льдом свернулась калачом.
И акула, жирная как плов
поскакала в степи за врачом.

Ханский врач подкову разогнул.
На руках над прорубью стоял.
Он здоровье женщине вернул,
перерыболовил, обаял.


***


В животе матрешки гадано - не гадано
пепелище поймано. Выставили пост.
В животе прогулки от Москвы до Бадена
глазкам гренадерским Солнце или рост

разрешают бегать в животе лица,
стряхивать в матрешку пепел беглеца.
Пепелище беглое на Москве лежит,
в Бадене животик детский сторожит.


***


В зеленых насаждениях свистят
врачи-домовладельцы.
И соловьи, как пыль летят.
И дышат ей умельцы.

Палата номер семь цвела
в году шесть раз обильно.
И клюв, растущий из чела
врачу мешал не сильно.

И врач врачонка породил.
И кормит жирным свистом,
чтоб соловья за клюв водил
в палату к онанистам.









***


В мягкую калитку мальчик безбородый
кулаками кашляет, голосом стучит.
Золушка-калитка, брысь на огороды
холодные, как туфелька. Бороду на щит

свесил папа мальчика. Папа-огород
Золушку в пустыне держит и - молчок.
Брысь на огороды, избранный народ.
Золушка-еврейка, где твой кулачок?





***


Викинги купают обезьянок.
Каменные викингов глаза
из воды торчат. Горит рубанок
на лежачьем камне. Образа

лягут между камнем и рубанком.
Викинг Дарвин к викингу Христу
по
воде шагнет, как обезьянка.
Бег по обезьяньему хвосту

на воде страшнее, чем на суше.
Жизнь длинней молитвы и слезы.
Скучно равновесие нарушу,
образа спасая от грозы.



















***


Вязанка хвороста исправна.
И на своих ушла ногах
от мельника, который плавно
болеет в дантовых кругах.

Еще болеет он безвольно.
И слезы в мутную муку,
как хворостины хлебосольно
кунает, лежа на боку.

На правом лежа или левом -
не выдал камень путевой.
Вязанку хвороста на древо
Адам закинул головой.

Вязанка хвороста
съедобна.
Хлеба круглее, чем клыки.
И по-фамильно, по-микробно
упомянулись от Луки.


***


Голышом в пластмассовой бутылке
инквизитор сядет и замрет.
Фруктов одинаковых опилки
раздавил и сердце разобьет

атаману мягкому по сути
своего сердечного зерна.
Инквизитор ласковее судит.
И зерно с пластмассового дна

в Райский сад летит из горловины.
Атаман улыбку развернул.
И губами зернышко из глины
в грудь средневековую воткнул.









***


Грузило томное, рукав позолотив,
за ниткой спряталось свинцовой.
Его разыскивать Сизиф
с горы бросается в обновы,

плывущие с коров нерукотворных
к ногам пастушки молодой.
В глазах ее огнеупорных
Сизиф горячей бородой

застрял и за рукав хватает
пастушку сонную, как нить.
Корова головой мотает,
мычит и пробует скулить.





***


Древнее животное
открывает душу.
Выкатилось потное
из воды на сушу.

Золотоискатель
моет сапоги.
Душеоткрыватель
катится с ноги.

Сердце его смуглое
красную росу
гонит через круглое
тело, как лису.











***


Еврейский царь эксперименты
терпит, как стрелу в плече,
чтоб в нерабочие моменты
мгновенно вспомнить о враче.

Врач по египетской привычке
освобожденье от работы
ему на каменной табличке
рисует, как ландшафт Субботы.

Царь на Голгофу удалился,
мелькнул в снегах его мизинец,
где нежный римлянин резвился,
и славянин шипел в зверинец.







***


Есть площадка. Офицер из бани
веником грозил туда.
Стрелы красные на плане
рисовал. Свиней стада
в море прыгали с площадки.
Сердце после пересадки
дольше стада проживет,
гнездышко себе совьет.














***


За грузовиком пшеницу
собирают пионеры.
Это юноши в теплицах,
диатез, галеры.

Пугачев уселся в клетку,
темная лошадка.
Это профиль на монетку,
азбука, лампадка.







***


За хлебом в глушь очередей
коляску новичок-стоятель
везет по головам людей.
Младенец у него приятель.

Для них в серебряном бревне
готовит очередь жилище.
Стоятель ползает в окне
и жрет ее хвостище.

Улыбок деревянных край
младенца не пугает.
И он мусолит каравай.
И сам себя ругает.


















***


Зимуют белые
собаки
с пуговицей белой, шерстяной.
Нет лица у бледного рубаки,
потерялась пуговица. Зной

выбирает бледность, как собачку.
Самая горячая зимой
затевает с пуговицей скачку.
Но рубака просится домой.

Он лицо оставит у порога.
Зазимует с маминым лицом.
Не
найдется у нее предлога
пуговицу выбрать подлецом.




***



Змея ползет. Она - Емеля.
Она - мужчина. Звук земли
в ее шагах. Мы пересели
к шагам поближе. Залегли.

Емеля полз быстрее звука
туда, где музыка спала.
Он - пианист. Змею, как руку,
как ногу жалила пчела.

Мы пересели в самолеты,
насквозь прозрачные без нас.
Иллюминаторы и ноты
Емеле не открыли глаз.






***


Интеллигенция присмотрит за животными.
Румяная, собачек малокровных
построит за колоннами пехотными
рядами песьими. Сама в рядах неровных
порядок наведет нечеловеческий.
Теперь собачки, как алфавит греческий -
помощники героев-грамотеев,
всех комиссаров, конников-евреев.


***


Карандаши клюют мешок.
От разноцветной ласки
зацвел прыщами пастушок
из фараоновой коляски.

Мешками розовыми путь
устелен до кровати.
Стыдится карандаш взглянуть
на мумию в халате.

Коляска раздавила мышь.
И грифель раскрошила.
И пирамиду, как малыш
объятьями душила.


***


Коромысло на поверхности песка
разлеглось и женщину пугает.
Воду зачерпнул ей от куска
тот
, который попрекает

женщину проглоченным куском.
Зачерпнул и рядышком разлегся.
С коромыслом женщина пешком
по воде пошла. Мужик увлекся

женщиной, как собственным ребром.
Коромысло в грудь свою вживляет,
ведрами гремит. Небесный гром
на песке следов не оставляет.


***


Космонавт из красной шубы
выполз плоский, как рубаха.
Он по-царски скалил зубы,
космодромил на казаха.

Подмосковную казашку
стрелец научит бунтовать.
Она шьет царю рубашку,
ракету пробует взрывать.

Так взорвала, негодяйка,
что монашка огрызнулась.
К Софье шерстяная чайка
в келью красную вернулась.


***


Крошка хлебная, черствея,
над буханкой прожужжит.
Несъедобная, как фея,
зуб у феи одолжит.

Чтобы грызть себя по кругу
и с нахлебником блудить.
И найти ему подругу.
И за хлебом им ходить

мимо жутких разговоров
на беззубом языке.
Несъедобная, как боров
возле феи на пеньке.


***


Кто юркнул, а кому и виноградину
не клади на язычок - все зерна выдавит.
Нету, нету ягоды. Зализывает ссадину,
сам слезы своей не выдавит
юркнувший. А мне какое дело
до него? Имеет право скрыться
от меня. Сначала душу в тело
скрыл. И зернышки склевал, как птица.



***


Кувшин скрипит
резными стенками.
В нем мытарь спит
к стене коленками.

Коленок две.
Они - ровесницы.
Кувшин в траве
у ног прелестницы.

И чашек
две.
Они - коленные.
И в голове
маршруты генные.

Кувшин скрипит.
Солдаты драпают.
И мытарь спит.
И стены капают.


***


Ложка чайная душевней этой трости
кукушатам гнездышко совьет
Сто чаинок падают на мостик.
Капитан воды им не дает.

Соловьи шевелятся
, пойманные чашками.
Самого негромкого, одного из ста,
капитанской ложечкой накормить букашками
вызвались историки этого моста.

Ложечка Янтарная - имя и фамилия.
Соловей Кукушевич братцу Янтарю
капитанской ложечкой сеет изобилие
тростей и букашечек. Тошно
дикарю.










***


Лошадь на своих бегах
тормозит без парашюта.
Приземляется в лугах
возле детского приюта.

У нее на шее взрослый,
как ребеночек сидит.
Беспризорник низкорослый
из приюта в лес глядит.

Божье имя вырезает
на осиновом листе.
Лошадь в ранку уползает
с парашютом на хвосте.





***



На булавке шерсть растет.
Пересчитав шерстинки,
ее охранница несет
в российские глубинки.

Наполеон лечил сустав
булавкой шерстяною,
когда охранница, устав,
храпела за стеною.

Абориген слона лечил
булавочным укусом.
И жизнь свободную влачил
с французом и тунгусом.














***


Нераспятые бандиты рукавичками
закатили бисер в рукоделие.
Женщины ногами, как отмычками
развлекают это новоселие.

Цапля из стеклянной трубки
вышла к девам головастым.
И монашеские юбки
между бисером зубастым

клювом ловко вколотила.
Отряхнулась от гвоздей,
где Голгофа, как горилла
превращается в людей.





***



Нервный партизан отвесно
с пальца обезьяны томной
опускается, как местный
житель скорлупы укромной.

Мышь, которую пугает
партизанская ресница,
скорлупу отодвигает,
зубом зацепив бойницу.

Съела мышку обезьяна.
Палец в небеса вернулся.
Лучший предок партизана
в скорлупе перевернулся.










***


Ничего во мне и не ломая,
ветка выросла прямая.
Нет на ветке уголка,

чтобы спряталась рука.

Вот и некуда себя девать.
Стыдно веточку ломать
на прозрачные куски
и в дверные плакаться глазки.





***


Няню никаких кровей
пилой по-русски необъятной
Лев Толстой и князь Андрей
делят и молчат приятно.

Няня хвалит их молчанье
.
Вышла к ним из-под пилы
зафиксировать прощанье,
сгладить острые углы.

Два способных дворянина
на пиле не уплывут.
Няню ищет половина.
И вторую позовут

умирать за графа Леву
под Андрюшиной пилой
по-французски непутево,
с гениальной похвалой.












***


Очечник пятистенный
на голову слепца
упал. И современный
взгляд выполз из лица.

Слепец качнул бровями
и голову назад
откинул. Пузырями
слеза покрылась над

ползучим этим взглядом
и строго по спине
катилась. И прикладом
слепец, как на войне

к слезе
своей тянулся
и спину изгибал.
В очечнике проснулся
и плакал Ганнибал.



***


Печник нахохлился в гречихе.
Из янтарной комнаты дрова
на мороз двужильные врачихи
вынесли и пилят рукава

печнику пилой двуручной.
С печником по очереди спят,
чтобы он мускулатурой скучной
покрывался с головы до пят.

Чтобы он янтарную кольчугу
наизнанку вывернул стрелецкую
и врачих по глиняному лугу
провожал на казнь немецкую.







***


Плотогоны, как собаки
отряхнулись от песка.
И коричневые маки
в бороды вплели. Узка

борода у плотогона.
На щеках своих цветы
мял он трубкой телефона.
Воду впитывал. Плоты

шумно воду обгоняли.
Бревна сыпались в песок.
Плотогоны ковыряли
древесину. Волосок

на щеке растет неплохо.
Маки набирают вес.
И собака, как эпоха
плотогона гонит в лес.





***


Плывут роскосые тюлени.
И с пелены тюленьих глаз
на одуванчики течений
упал слоеный водолаз.

Он ножкой дрыгал окрыленно.
И сердце в пятку провожал.
И в одуванчиках смущенно
на мышь тюленя водружал.

И Черномор психует рядом.
И в одуванчиках змеясь,
из сапога плескался ядом
на водолаза вещий князь.








***


Полярник светится, как жук.
Внутри галеры антикварной
веслу насвистывает стук.
И в крошке тикает сухарной.

Ему полярная сова
крылами руки полирует.
Из-под ногтей растет трава.
В ней раб
боится и жирует.

А жук жирует, не таясь.
Дырявит, тискает галеру.
И весел девственная связь
не разрушает атмосферу.


***


Пугает юг, который север.
Мужчины говорили "ах",
свесились, угадывая клевер -
красивый в кроличьих зубах.

Они кочуют неумело,
охотно дышат в темноте.
У них душа зубастей тела
и кролик мертвый в животе.


***


Радость по заслугам, по делом -
домашняя и на просторе -
любителю своим углом
пенять и фауне, и флоре.
Любителю пенять собою,
кровушкой своею голубою,
которая не пролилась
в углу, где дочка родилась.





***


Разведчица к родителям уйдет.
Она с волшебницей-трусихой
им колыбельную поет
в лицо, как на руках у психа.

Родители ответить захотят
родным сестренкам благозвучным.
И омолаживают взгляд
умением своим подручным.

Младенчество приблизилось, как дочь
и старикам глаза закрыло
разведками волшебными. И прочь
безумие отпрыгивает мило.


***


С крановщиком орел беспечный
ходил кошачьими кругами
в стволе кабины долговечной.
И наслаждался рычагами.

Жуки ходьбе орла мешали.
Он им
отвинчивал головки.
Во глубине жуков дышали
цветы без остановки.


***


Светелка-попрыгунья, соль земная,
в затылок дышит этажу.
Она, как утка подсадная,
бредет туда, куда скажу.

Рати сходятся в припрыжку
и на свету деля паек,
земную соль кладут на вышку.
Там план сражения пролег

и в перья ратников пакует.
Играют светом этажи.
Сраженье спит и соль ворует
земную у небесной лжи.





***


Смилуйтесь, четыре черепахи,
забирая под свое крыло.
Вытряхая лошадь из папахи
конника, которому везло

в детстве с черепахами и счетом,
устным, как умение прощать.
Лошадь, увлеченная полетом,
успевает конника стращать

черепашьей скоростью прощенья.
"Дважды два четыре" из руки
лошадь забрала, как угощенье.
Детство забрала и кулаки.




***


Смычок мохнатый из капкана
группа саблезубых бурлаков
тянет, как из клюва пеликана
в эмиграцию напротив Соловков.

Бурлак веревкой промокает
свои глаза и телеса.
Капкан во рту его сверкает.
Рябью покрывается роса.

На Соловках бизон мурлычет,
щелкает колибри язычком.
Капкан с Америкой граничит.
Скрипач проткнул ее смычком.















***


Собака улыбается пожару.
С пожарника улыбчивая тварь
сдувает пыль. Улыбчивая пара
пылинку пеленает, как букварь.

Спасибо, букварю-невозвращенцу.
Он - пыль чужого языка.
Он - тварь, которая младенцу
не улыбается, пока

супружеская пара отдыхает
с пожарником и без лаптей.
Родная буква на собаку лает.
Супруги делают детей.





***


Спичку из паровозной топки,
белую, как изба,
Машинист вынимает робкий.
Привокзальная голытьба

видит пиршества избяные.
Повылазила из клубка.
И на стены его нитяные
спичку вешает за бока.
















***


Старик чаевничает в танке.
Стальное блюдечко цветет
цветами легкими, как санки.
И лошадь соловьем поет.

И соловей поет не хуже.
И окружным путем в броню
въезжает внук из полукружий
окопов дедовых. Коню

он зуб фарфоровый подарит.
И деда поцелует в лоб.
И ласково себя состарит,
как Ноя мировой потоп.




***


Стеклодув свисток былинный
богатырскими губами
ухватил за кончик винный.
Трель разбойничья умами

овладела. Глаз стеклянный
византийская княжна
оловянно-деревянный
щурить по свистку должна.

Стеклодув стекло листает,
губой над Русью шевелит.
Княжна свисток его глотает,
и сердце у нее болит.












***


Сторож, соловью хамящий,
жмет лаптем на педаль,
где
соловей неговорящий
в сторожевую даль
молчит. И к сторожу на руль
садится. Первое "гуль-гуль"
смиренный сторож произносит
и на ружье соловушку уносит.






***


Теребильщица видна.
День и ночь вручную
занята уборкой льна
у земли вплотную.

И разбойники
стоймя
на кресты ложатся.
К ним, сандальями гремя,
можно приближаться.

На природе седина
скоро созревает.
Черепная глубина
с поля наплывает.

Теребильщица дрожит
от дневного света.
И подземная кружит
птица, как монета.















***


Топтанье началось до света.
Бубнил глазастый горемыка.
Забавна комнатушка эта,
где нету плача, нету рыка.

Где так за ночку надышали
сам горемыка и семейство,
что друг у друга вопрошали
о правоте такого действа.



***


Ты выдумщик. Из-за тебя кричали
две женщины на двух монашек.
Из-за одной твоей печали
две курицы на божьих пташек
накинулись. Печаль светила им -
твоя, казачья, а не дядина.
И шевелила Третий Рим.
И призраком бродила, гадина.





***


Фонарный столбик надувной,
таежный, как иголки,
в подводной лодке ледяной
грызут морские волки.

Под фонарем свое лицо
прозрачными ногтями
подводник чистит, как яйцо,
гнездится в волчьей яме.

Он в лодке складывал избу,
в тайге международной
дрожит, прикованный к столбу
цепочкой кислородной.



***


Холодные гантели по ладошкам
разложены. Девичий хоровод
приблудная, беременная кошка
накликала. Химический завод
девчата строят втихаря.
И над гантелями заря
горит. Родные мужики
свои ладони подставляют.
Котята плачут из реки
и обстановку накаляют.


***


Чтобы лошадь влезла на березу,
кучер себя к пальме привязал.
Барин черно-белую занозу
вынул из нее и растерзал,

растоптал ее своим копытом.
Оглянуться кучер не успел,-
джунгли окружили его бытом.
Соловьище барственно запел.







***



Донская рыба похудела.
Волчица римская
сосцы
от рыбы прячет. Волчье тело
жирней соломы и мацы.

Три раза крикнула волчица.
Две рыбы лопнули по швам.
Еврей, как греческая жрица,
улов считал по головам.

Солома в камень превратилась,
пока донской еврей считал.
И голова его скатилась.
И Бог бояться перестал.





***


Историк нитевидный
пальцами хрустит.
Столбик безобидный
в лоб ему летит.

Влажные морщины
тикают на лбу.
Голые мужчины
клеятся к столбу.

Падает папирус
с высоты столба.
Фараон, как вирус
сядет в центре лба.

Царские одежды,
нитками шурша,
шьет он без надежды,
что умрет душа.



***


В поле луковом бобры
долго не живут.
Шкурки снежные с горы
на бобров плывут.

Гуси-лебеди в мехах
на горе сидят.
И о горе впопыхах
луковом галдят.

Из бобровой головы
вырастает лук.
И накладывает швы
лебедь Левенгук.



***


Без работы волосы секутся,
ноги волосатые плетутся.

Из пустыни удирает тракторист,
он душой и телом чист.

Он волшебную водицу пьет,
яблоневым зернышком плюет.

В капле безработица сидит.
Тракторист ее освободит,

выпустит в пустыню, как змею.
Сядет на песочную скамью,

лоб наморщит холостой.
Мрак опустится густой.

И ковчег, как антилопа
встанет поперек потопа.








***


Козы лижут леденец.
Липкими руками
трогает себя юнец.
Козы за щеками

напрягают языки,
жмурятся и блеют.
Пальцы прыгают с руки.
Буквы каменеют.

А юнец табак жует,
спину выгибает.
Тело юное поет,
рта не раззевает.